|
Глава 14
В начале семидесятых, отслужив в армии и вернувшись в родную Тюмень, Юрий Бубенцов написал повесть об армейских буднях. Повесть получилась жизнеутверждающая. Армию он изобразил в самых радужных тонах, врал не стесняясь, описывал веселую доблесть и военное братство, мудрых наставников-старшин и наивных, романтически-возвышенных новобранцев. В повести гремели дружные солдатские песни, зеркальным блеском сверкали сапоги и царила стерильная идеологическая ясность.
Бубенцов с блеском прошел творческий конкурс в Литературный институт. Повесть была опубликована в толстом молодежном журнале, потом вышла отдельной книгой.
Бубенцов приехал покорять столицу. Тут же обнаружилось, что надменные и капризные молодые москвички прямо-таки тают от грубоватой мужественности высокого, широкоплечего сибиряка. Не все, конечно, но многие.
В пьяной общаге Литинститута на улице Добролюбова он не прожил и года, женился на сокурснице, дочери одного из секретарей Союза писателей, и поселился на теплой тестевой даче в поселке Переделкино.
Он получил московскую прописку и вскоре переехал с женой в отличную двухкомнатную квартиру в писательском кооперативном доме у метро "Аэропорт", которую выбил для молодой семьи маститый тесть.
Секретарская дочка была некрасива, плаксива, любила его без памяти, и это особенно раздражало. Юрий считал, что квартира и прописка достались ему слишком дорогой ценой, в то время как кому-то Москва дается даром, по праву рождения. Глубокая обида на такую несправедливость засела в нем надолго и всерьез.
На четвертом курсе Бубенцов вступил в партию, на пятом стал членом Союза писателей, а получив диплом, обменял двухкомнатную квартиру на трехкомнатную и развелся с опостылевшей женой, поделив жилплощадь с большой для себя выгодой.
Потом начался калейдоскоп жен и любовниц. Некоторые рожали ему детей. Он считал, что это делается исключительно с целью его, драгоценного, удержать. Младенцев он терпеть не мог, считал, что они только мешают жить, орут и пачкают пеленки. Жен и детей бросал, не щадя, словно вымещал свою горькую обиду на Москву - что не досталась она ему даром, а заставила прожить пять лет с толстой надоедливой истеричкой.
Между тем все складывалось как бы само со-" бой. Скучные военно-патриотические повести печатались в лучших журналах, одна за дру - гой выходили книги, сыпались гонорары, на которые можно было беззаботно существовать, учитывая писательские пайки, дома творчества, разбросанные по красивейшим уголкам страны, уютный, закрытый для посторонних ресторан Дома литераторов с отменной и недорогой кухней.
Репутация циничного, но обаятельного проходимца только подогревала интерес представительниц прекрасного пола к его персоне, а у мужчин вызывала зависть и уважение.
К концу восьмидесятых Бубенцов понял, что времена изменились, надо перестраиваться, и стал описывать не только ратные подвиги и нравственные искания героев, но и их интимную жизнь - все подробней с каждой новой повестью.
Благо, опыт был большой.
К началу девяностых он о подвигах и вовсе забыл, перешел на откровенную порнуху, однако печатали его все меньше, потом и совсем перестали. Таких сообразительных оказалось слишком много, недавно еще жадный до "клубнички" российский читатель быстро ею объелся. Гонорары за последние его опусы оказались копеечными, а система номенклатурных благ растаяла как прошлогодний снег.
Надо было что-то круто менять в жизни, и Бубенцов растерялся. Тут-то и появился Иван Голованов, земляк Бубенцова, тоже тюменец. Они не виделись очень много лет, но, случайно оказавшись за соседними столами в ресторане Дома литераторов, узнали друг друга - когда-то они росли в одном доме и почти дружили.
От Вани Голованова пахло деньгами, очень большими деньгами. И Юрий постарался подружиться с ним вновь.
Вскоре выяснилось, что Голованов стал настоящим блатным авторитетом, и Ваней его никто давно уже не называет, а все почтительно именуют Колдун.
Колдун любил творческую интеллигенцию, особенно к ужину. То есть он любил выпить в хорошем кабаке с каким-нибудь артистом или писателем. А уж если писатель к тому же был земляком и другом детства, то для него всегда находилось место за широким колдуновским столом.
Как-то все в том же ресторане ЦДЛ Бубенцов очень осторожно завел разговор о трудном писательском хлебе, о проблемах с издательствами и вечной нехватке денег.
- Что ты мне лапшу на уши вешаешь? - рассмеялся Колдун. - Трудный хлеб! У кого, как не у писателей, есть и антиквариат, и золотишко, и много еще кой-чего. Вон за соседним столом мочалка сидит. Что у нее в ушах и на пальцах, видишь? Наверняка ведь писательская жена!
Далеко не все дамы в этом ресторане были писательскими женами или писательницами, но эта, с бриллиантами, действительно была, правда, не женой, а молодой вдовой недавно скончавшегося восьмидесятилетнего поэта-песенника, о чем Бубенцов тут же Колдуну и сообщил.
- Очень интересная женщина, - задумчиво и серьезно произнес Колдун, - ты с ней не знаком, случайно?
Бубенцов кивнул. Он был знаком с бриллиантовой вдовушкой, правда, шапочно, и раньше никакого внимания на ее уши и пальцы не обращал.
- Вот и сходил бы как-нибудь к ней в гости, утешил бы молодую вдову, посмотрел бы, много ли заработал своими комсомольскими песенками муж ее, покойник. А потом и поговорим с тобой о трудном писательском хлебе.
Бубенцов намек понял и сначала испугался. Но потом пораскинул мозгами и решил, что ничего особенно страшного нет. В самом деле, что такого - навестить безутешную вдовушку разок-другой, а потом поделиться впечатлениями с другом детства? Ведь не своим же тяжким трудом заработала тридцатилетняя потаскушка и дачу в Переделкине, и четырехкомнатную квартиру, набитую антикварной мебелью и увешанную редкими живописными подлинниками прошлого века! Она вышла замуж за комсомольского песенника, когда тому было уже за семьдесят. Какой уж там труд с ее стороны? Детей поэт не нажил, и теперь она его единственная наследница. За что ей одной столько счастья? Разве это справедливо?
Искусством превращать шапочное знакомство с дамами в нежную дружбу Бубенцов владел в совершенстве. Через две недели квартира покойного песенника была обчищена - тихо, аккуратно, профессионально. Сама вдовушка осталась цела-невредима, и Бубенцов счел это своей личной заслугой.
Остатки страха испарились, когда Колдун выложил перед ним толстенную пачку долларов. Такой суммы Юрий не держал в руках даже в свои лучшие времена, а подержав единожды, выпустить уже не мог.
Он стал возобновлять свои прежние знакомства, навещал забытых старых товарищей, маститых писателей и поэтов. Юрий всегда был компанейским парнем, а тут разошелся вовсю, вспомнил даже о своем первом тесте, распил с отставным секретарем бутылочку, посетовал с ним хором на новые, нехорошие времена и нравы, пожалел о добрых старых временах. Отставной секретарь, для которого сегодняшние общественные обиды давно затмили прежние, личные, в том числе и на бывшего зятя, остался очень доволен возобновленным знакомством. Ему и в голову не пришло как-то связать это с постигшим его вскоре несчастьем - ограблением квартиры и дачи.
Никому из пострадавших также не пришло в голову хоть словом упомянуть в разговорах со следователями, что накануне ограблений заходил в гости старый знакомый, славный парень, член Союза писателей Юрий Бубенцов.
Однако вскоре выяснилось, что не так уж много в Москве богатых писателей, раз, два и обчелся. Источник иссяк. Бубенцов с ужасом обнаружил, что Колдуну он больше неинтересен. Между тем он уже достаточно поворошился в колдуновской среде, чтобы знать: здесь с людьми просто так не расстаются. Даже кратковременное сотрудничество делало человека обладателем определенной информации, а Колдун никогда не допускал, чтобы информация гуляла сама по себе, безнадзорно. Либо с обладателем информации продолжали сотрудничать, либо он становился отработанным материалом и бесследно исчезал.
Бубенцову исчезать, естественно, не хотелось, а новых форм сотрудничества Колдун не предлагал. Надо было что-то придумывать самому.
И туг Бубенцову пришла в голову шальная мысль. Еще в армии он научился снайперской стрельбе. Потом многие годы продолжал тренировать свою меткость в стрелковой секции и добился весьма серьезных результатов.
Поведав Колдуну о своих снайперских способностях, Юрий не думал о том, как именно Колдун решит ими воспользоваться. Просто он отчаянно боялся стать отработанным материалом и хотел хоть за что-нибудь зацепиться.
Колдун не поленился, устроил небольшой экзамен в спортивном тире, а убедившись, что писатель и правда классный стрелок, задумался. Он не любил, когда добро пропадает, а стрелок в хозяйстве хоть раз да пригодится.
Именно к этому моменту и подоспел Анатолий Вейс со своим заказом.
Колдуна сразу насторожило, что Вейс, имея собственные возможности, обращается все-таки к нему. Заказ-то был элементарный: убрать бабу, у которой ни оружия, ни охраны. Не надо даже ее вычислять: фотография, адреса, телефоны все на руках. Вроде бах - и готово.
Но Вейс мудрил, требовал инсценировать несчастный случай, прекрасно понимая, что по несчастным случаям работают только очень дорогие специалисты.
Колдун чувствовал, что есть в этом заказе какой-то хитрый подвох. Например, баба эта, молодая и красивая, может оказаться близкой подругой или дальней родственницей какого-нибудь серьезного авторитета. Такие случаи уже бывали, правда, пока не с Колдуном, с другими, но ему очень не хотелось оказаться на месте этих других. Авторитет - не ментовка, сразу выяснит, чей был киллер.
Однако терять заказ не хотелось: взять за него можно было много. И хитрый Колдун решил дать Вейсу вместо настоящего киллера приблудного стрелка-писателя.
Конечно, несчастного случая не получится. Но и Вейс не такой уж серьезный заказчик. Съест и обычное заказное, не подавится. А что касается писателя, так он ведь чует, что давно под дулом ходит. Недаром все твердит, как щука в русской сказке: "Не убивай меня, Емелюшка, я тебе пригожусь!" Вот пусть и пригодится!
- Несчастный случай стоит дорого, - задумчиво произнес Колдун, выслушав Вейса.
- Я знаю, - кивнул тот, - даю половину вперед.
- А все вперед можешь?
Страница 40 из 75
Следующая страница
|
